DEATHLESS: the dead are back for life; |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » DEATHLESS: the dead are back for life; » good omens. » сингулярность; [17.03.2015]
Jesus Enger & Judas Karstark
Сингуля́рность от лат. singularis — единственный, особенный.
-------------------------------------
Обычно в роли подарков выступают автомобили, цветы, квартиры. Но никак не живые люди.
Отредактировано Judas Karstark (2015-05-09 22:16:22)
Здесь не так много цветов только потому, что люди, в основном, все находятся на одной волне. Больше всего преобладает, конечно же, розовый. Розовый - цвет сексуального возбуждения, - поясняю я друзьям, пытаясь перекричать громкую музыку, льющуюся из колонок. Они улыбаются, хотя я не уверен, что им удалось хоть что-то расслышать. Тем не менее, я улыбаюсь им в ответ, заправляя прядь волос за ухо и припадая губами к стакану с пивом. Я делаю маленькие глотки, но пить мне не хочется. Все это только для того, чтобы поддержать непринужденную беседу, которая, по какой-то неведомой причине, складно идет лишь тогда, когда у всех алкоголь играет в крови. Мы решили последний раз насладиться этой атмосферой. Так весело жить, когда тебя одолевает азарт, а опасность наступает на пятки. Теперь мы не ищем, кого бы развести на н-ную сумму, мы простые гости, на которых с подозрением смотрят некоторые обыватели этого ночного клуба. Оно и понятно, выглядим мы все так себе, я так вообще больше похож на плотника, чем на представителя золотой молодежи Дублина, да и друзья мои одеты кое-как.
Я рассказываю историю об Отце Кирене - попе одной церкви, которого обвиняли в домогательствах по отношению к студентам приходской школы, который всеми силами (и деньгами, пожертвованными на ремонт храма, но отданными многочисленным адвокатам) пытался сохранить свой сан, оправдываясь перед судом. Стоило ему только выйти из-под стражи и вернуться к своим делам церковным, как я вижу картину маслом: сидит он, сдвинув ноги, беседует с каким-то подростком - он не из школы, нет - и дышит так часто, что, кажется, его дыхание слышно всем прихожанам, а я тогда как-то некстати так привез десяток запакованных в пленку, только вышедших с печатного станка библий. Сидит он себе, усердно пытается держаться в узде, но я ведь вижу, что небольшая дымка, окружающая его, начинает постепенно розоветь.
Мои друзья смеются, в то время как бармен недоверчиво косится на нашу компанию, натирая хайбол до блеска. Они, вероятно, даже не слышат меня, просто знают, что стоит залиться смехом, когда я закончу какую-то длинную историю. Так уж получаются, что они у меня все претендуют на звание смешных, хотя в большинстве своем и не являются такими. Мне на секунду становится обидно, но только до очередного глотка. В конце концов, я итак задолбал всех разговорами о том, кто как себя чувствует и у кого встал на лекции по фаленопсисам. Тем не менее, я не прекращаю, потому что мне кажется, что только этим я и интересен. Пока ничего не происходит, мне больше нечего им рассказать.
- А вон тот чувак, - указательным пальцем я показываю на мужчину с круглым лицом и очками в толстой оправе, который стоит в середине танцпола, как истукан, теребя рукой край пиджака. Его не так сложно заметить, потому что он уж очень сильно выделяется среди прыгающей под музыку молодежи. То ли от того, что ему слегка за сорок, то ли от того, что он одет в твидовый пиджак, сшитый под закос на костюмы пятидесятых годов. Или ему на самом деле уже шестьдесят пять лет, что, вероятно, объясняет его потрепанный вид и на удивление аккуратную дырку под нагрудным карманом. Это, возможно, очевидная вещь, но я все равно говорю:
- Мне кажется, он не знает, каким образом здесь оказался. Он боится.
Макс закатывает глаза и сползает с барного стула, крича что-то вроде: "это и без тебя понятно, Ванга доморощенная". А затем берет Викки за запястье и начинает что-то активно нашептывать ей на ухо. Та, в свою очередь, бросает на меня мимолетный взгляд и коротко кивает, тут же тащась за Максом в самую глубь толпы, а за этими двоими подтягивается все остальная компания. Если я вас утомил, единственный способ сбежать - пойти на танцпол, - делюсь с барменом и пожимаю плечами, допивая остатки пива в стакане, и возвращаю пустую тару на стойку, толкая к парню, который вежливо улыбается, глядя на меня. К превеликому сожалению, я не танцую. Да, совсем. Да, даже под любимую музыку. Да, даже дома перед зеркалом. Почему-то мне кажется, что если бы я и попытался, то был бы больше похожим на корову, которой напялили коньки на копыта и пустили на лед, чем на нормального молодого человека, который ни разу не под кислотой.
Я слышу, что меня кто-то зовет, но этот кто-то явно не мой знакомый. Мои друзья не упустят возможности лишний раз назвать меня по имени, они даже не сокращают его, откровенно издеваясь, мол, насколько сильно твою мать могло поразить православие головного мозга, что она назвала тебя так. Это простое «эй, парень», на которое я реагирую быстро, разворачиваясь и встречаясь лицом к лицу с девушкой. Она похожа на ту, кто действительно живет в этой тусовке. Одета довольно броско, дреды, собранные в хвост, падают на плечи, и даже очки у нее, по моему мнению, очень модные. Мне невдомек, как и почему она вообще решила на меня обратить внимание. Не исключено, что просто хочет попросить уступить место ее подружке или еще что-то.
Я ошибаюсь, и это приятно удивляет. Девушка говорит, что я приятно пахну, вгоняя меня в ступор на несколько секунд, потому что подобный комплимент довольно странный для абсолютно незнакомого человека. Но что мне до того? Я до недавних пор вообще ни разу в подобных заведениях не бывал. Может, у них тут какие-то свои фишки. Лишь спустя некоторое время я расплываюсь в улыбке и протягиваю ей руку.
- Мой друг пролил на меня космополитен, - собственно, не так уж много и пролили, но мало ли, может у нее чуткий нюх. Я называю Викки другом только для того, чтобы незнакомка вдруг не подумала, что я пришел сюда с девушкой. - Только не смейся, но я Иисус. Нет, - ха-ха - не тот Иисус.
Она смотрит на меня так пристально, что я вдруг начинаю беспокоиться о том, не испачкался ли я в чем-нибудь; плавали - знаем. Опускаю взгляд на грудь, но, вроде, ничего, хотя для уверенности я несколько раз энергично провожу рукой по футболке, отряхивая невидимые пылинки. Мой цвет сейчас - цвет смущения.
- У меня что-то на лице, да? - обреченно интересуюсь я, указательным пальцем очерчивая перед глазами контур головы. И когда девушка никак не реагирует, продолжая так же завороженно разглядывать, мне становится действительно не по себе, а из груди вырывается тихий стон, который, наверное, и приводит ее в чувство. Понятия не имею, как сквозь валящие из колонок биты можно было его услышать, но она вздрагивает и тепло улыбается, представляясь именем, которые мне не удается расслышать наверняка. Рэй? Рэйчел ли?
Я пытаюсь отшутиться, спрашивая, вспоминала ли она свое имя так долго или просто залипла, потому что я красивый, но она отрицательно мотает головой. Только теперь я понимаю, что не могу увидеть ее цвет. Для того чтобы уверится, что моя отличительная способность не отключилась из-за выпивки, перевожу взгляд на танцпол. Нет, там все по-старому, слишком много розового. Когда я вновь поворачиваюсь к Рэйчел (Рэйчел ли вообще?), перед ней уже стоят две стопки, кажется, текилы (удивительно, когда это я вообще на глаз научился различать алкоголь). Одну она толкает мне, а вторую берет в руку и, отсалютировав, выпивает.
Я неуверенно беру рюмку, несколько раз подношу к лицу и опускаю. Вплоть до того, пока не встречаюсь глазами с девушкой. В них горит живой огонь и - неужели? - интерес. Собственно, мне тоже интересно, что она за фрукт такой, и почему я не могу увидеть ее настроение. Тяжело вздыхая, я вновь подношу стопку к губам и на этот раз залпом выпиваю, ставя посуду на стойку и хватая ртом воздух - все внутри меня горит. Из моих глаз сочатся слезы, а когда Рэйчел полностью расплывается, дыхание перехватывает.
Мне слишком поздно в голову приходит мысль, что от рюмки обычной текилы такое не происходит. Такое вообще от алкоголя произойти не может, если только у тебя нет на него аллергии. Я утираю глаза рукавом и вижу улыбку девушки, которая из добродушной за какие-то несколько мгновений успела сделаться самой что ни на есть кровожадной. Меня это не пугает. Я понятия не имею, что сделала эта дрянь, но меня это не пугает. В конце концов, мы в людном месте, где-то совсем рядом тусуются мои друзья. Надо только найти их.
Я подаюсь вперед, к Рэйчел, хватая ее за грудки и пару раз встряхивая. Пытаюсь что-то сказать, но слова застревают в горле. Мне кажется, что времени совсем мало, и тратить его на разборки как-то не слишком разумно. Поэтому я вскакиваю со стула и ныряю в кучу трущихся друг о друга тел. Мои ноги начинают заплетаться, я валюсь на танцующую пару, которая агрессивно отталкивает меня от себя. Разумеется, я очередной надравшийся чудак, у которого от выпивки голова адово закружилась. Перед глазами все расплывается. Я касаюсь их пальцами и понимаю, что это не слезы. Я отключаюсь! Эта сука подмешала мне охуенную дозу снотворного! Эта сука подмешала мне снотворное? Плевать, я, кажется, вон там впереди видел спину Макса, осталось сделать еще несколько шагов, и они отвезут меня домой.. или в больницу.
У меня больше нет сил для того, чтобы двигаться вперед. Мои коленки трясутся, ноги подкашиваются, и я плашмя падаю на пол из толстого стекла, народ отступает, бросая на меня недовольные взгляды, но не прекращает танцевать, потому что я всего лишь пьяный парень и все. Музыка продолжает играть. Музыка продолжит играть, даже если кто-то умрет. Такая уж специфика у подобных заведений.
Не знаю, сколько времени проходит до моего пробуждения. Лениво открываю глаза, но вижу лишь темноту. Мое тело ломит так сильно, будто меня на протяжении нескольких часов нещадно избивала целая орда гопников. Не сразу соображаю, что это мгла не естественна, на мою голову что-то одели. Что-то сырое; оно, в общем-то, даже пахнет сыростью. Первый порыв, разумеется, стянуть это с себя. Я пытаюсь поднять руку, но, к своему сожалению, обнаруживаю, что они не просто скованы чем-то между собой, но еще и прикованы к чему-то. Трубе, батарее, стулу - я не знаю, да и какая разница? Это все равно пугает одинаково сильно.
- Эй, вы там, - голос звучит хрипло и слишком тихо. Тихо для того, чтобы нормальный человек расслышал мою невнятную речь. Боже, они что, серьезно думают, что получат за меня выкуп? Да я даже не выгляжу как человек, у родителей которого вообще есть деньги. Что-то подтекает к губе, противно щекоча кожу, и я слизываю каплю, удерживаясь от того, чтобы не сплюнуть тут же. Кровь, блять, кровь! Не знаю, бошка ли у меня пробита или нос сломан, но она не останавливается, только, кажется, течет еще стремительнее.
- Сука! Рэйчел, тварь! Отпусти меня! - перед тем, как закричать, я прочищаю горло, поэтому, наверное, на этот раз выходит уже многим лучше. А сразу после этого мне становится невыносимо жарко, ноги (как и все остальное) немеют из-за ярости, бушующей внутри. Я пытаюсь вырваться из оков, энергично трясу головой из стороны в сторону, надеясь, что мешок спадет, и шеей натыкаюсь на что-то острое. Это что, иглы?.. Нет, что-то толще. Но оно такое же острое, потому что с невероятной легкостью протыкает кожу. Ошейник? Серьезно, ошейник?
Я вскрикиваю от боли, дергаясь в последний раз, а потом делаю глубокий вдох и перестаю дышать вовсе, прислушиваясь к чьим-то шагам.
Мне нравилось спать. Меня никогда не пугало временное забвение, столь прекрасное в своей тишине, в иллюзиях. Сладкие сны – их тайны всегда манили смертных, и бессмертные – такие, как я – не исключение. Словно ты попадешь в другой мир, прекрасное забвение, где не нужно ни о чем беспокоиться. И это ощущение перед тем, как впасть в спячку – усталость. Приятная, легкая усталость, знакомая моему телу со времен его человеческой жизни, и предвкушение долгого, очень долгого сна, а затем приятного утра. В моем случае не совсем утра, но ощущения примерно такие же.
Я знаю, что меня охраняет Моисей, которого я сам когда-то научил быть ассасином и учу до сих пор. Знаю, что Кристина, моя уверенная дочь, будет править вампирами, руководствуясь здравым смыслом и логикой, она никогда не подвергнет опасности клан или всю расу в целом. Иначе просто грош цена мне – значит, я ничему её не научил, а я всё же научил. О, да! Моя маленькая девочка выросла из шаловливого бесёнка, стреляющего горошинами из ужина по собственной же охране, в настоящую леди. Строгую, воспитанную и сдержанную прекрасную девушку со стальным стержнем внутри. Порой мне кажется, что хлесткого взгляда моего дитя боятся больше, чем моего собственного. Даже Моисей, я замечаю, слегка вжимает голову в плечи, одновременно склоняя её. Кристина будет великолепной королевой.
Но в этот раз я боялся. Отчаянно сражался с этой усталостью, не желая уходить в мир снов. Не сейчас, еще слишком рано. Мне казалось, что конец близок – я пытался об этом сказать, но, наверное, лишь думал, что пытаюсь; а может, я уже спал в ту секунду. Это проклятие, вместе с ним вся жизнь перевернулась с ног на голову. Существа, которые должны быть бессмертными хищниками, вдруг стали вполне смертными жертвами. Нас пора занести в – как это называется? – Красную Книгу. Мне было слишком страшно от мысли, что я могу проснуться и окажется, что на всей планете осталось лишь двое вампиров – Моисей и я. Или только я. Устрашающее одиночество. Я так не могу, мне необходимо что-то сделать. Я обязан. Всю жизнь я кому-то служу – господину, когда был рабом; Владыке и Аллаху, когда был ассасином; Минерве, когда стал её бесшумным оружием мести; теперь – всей расе вампиров. Я, кажется, задыхался, засыпая, или только думал, что задыхаюсь? Мне было бы проще отпустить реальность, но сделать это не выходило – разумом я жаждал встать и попытаться решить навалившиеся на нас проблемы, но моё тело… у него, бренного, были совершенно другие заботы. Думаю, что моё сознание работало еще долго прежде, чем сон выключил и его, и наступила благодатная темнота, скрывая пеленой восхитительной тишины, но одновременно пугающей.
Первое, что я увидел, проснувшись, до крайности флегматичное лицо Моисея, лишенное каких-либо эмоций. Рыцарь сдержанно кивнул, а я в очередной раз подивился его уникальной способности оказываться рядом в нужный момент. Накатившее разом жгучее волнение, от которого, кажется, меня даже затошнило, моментально растаяло – всё в порядке. Мы не последние, ничего криминального не произошло во время моего вынужденного отсутствия. Я позволил себе расслабиться и дал сонливости взять верх – впал в подобие полудрёмы и выполнял простые команды Моисея. Встать, пить, сесть, протянуть руку. Словно в тумане слушал его короткие комментарии относительно нашего местоположения. Мой великолепный страж не стал в этот раз изощряться и заниматься таинственными перевозками меня во сне, страдая паранойей. К счастью – я бы не хотел проснуться где-нибудь в Африке – или в Антарктике с пингвинами в обнимку – и затем пару дней к ряду перебираться в Дублин. Оказалось, мы всё еще в Ирландии и путь в новый дом, в целом, не займёт больше трёх-четырёх часов. Это меня не беспокоило, я просто порадовался перспективе подремать еще немного и возможности оклематься, пока Моисей, снова коротко, говорит об особняке, купленном Амелией в котором сейчас находится существенная часть клана. Ничего необычного – богатая женщина, руководитель крупной компании, известной по всему миру, купила себе новый дом, поближе к главному офису и школе своей маленькой дочери. Всё абсолютно нормально. Ну, кроме того что в здании обитает почти целый клан, но это, в сущности, уже детали. Вероятно, всё это было идеей Кристины.
Её я увидел не сразу. Сначала в меня воткнули трубку с капельницей и провели что-то вроде медицинского осмотра. Доверенный врач дала заключение, если я верно всё расслышал, «жить будет, насколько это вообще возможно в положении вампира». Моисей, стоявший у дверей, тут же порекомендовал воздержаться от комментариев. Я хотел было сказать, что немного юмора в нашей весьма печальной ситуации не повредит, как вошла Кристина. Моя бесценная принцесса сохраняла бесстрастное лицо, когда просила всех присутствующих, кроме Моисея (сдаётся, она порой воспринимает его как бесплатное приложение ко мне), выйти и оставить нас наедине. Лишь после того, как присутствующие вышли, Кристина улыбнулась, а затем подошла и осторожно обняла меня, напоминая сейчас именно ту маленькую проказницу, которую приходилось искать по всему дому, потому что она, играя в прятки, уснула в корзине с бельём. Малышка – пусть это не так, но для меня всегда маленькая девочка с озорными глазами – присела рядом, положив голову на плечо, и долгое время молчала, наслаждаясь тишиной. И, быть может, слушала моё размеренное дыхание.
Лишь спустя несколько минут начала свой долгий рассказ о событиях прошедших пяти лет. Об альянсе с адскими псами, который был временно приостановлен – стая Отступников исчезала на долгий срок, но относительно недавно вновь вышла на контакт и подготовка к заключению союза идёт полным ходом. Кристина оттягивала, как могла, не рискуя делать этот важный политический шаг без моего ведома, хотя прекрасно знала – я буду только за. Это же в целом была моя идея. Однако, всё время, пока она говорила, меня интересовал только тягучий сладковатый запах, исходящий от неё. Я слушал дочь внимательно, но часть моего сознания эгоистично требовала закончить этот нудный разговор (в конце концов, новости я еще успею узнать) и спросить, что может так приятно пахнуть? Так, что я, голодный, то и дело натыкался языком на собственные же клыки. Запах был настолько притягательным, что мне казалось – вот-вот и я прокушу дочери шею, столь сильно она пропиталась этим ароматом.
- Чем ты пахнешь, Кристина? – под утро любопытство взяло верх над моей сдержанной натурой. Я повернул голову, вдыхая запах её волос, пока из меня вынимали трубку капельницы.
- Твоим подарком, - загадочно улыбнулась дочь, хитро сощуриваясь и снова превращаясь в маленькую проказницу, - я думала, что запах уже выветрился, но, видимо, я просто к нему привыкла, - Кристина, совершенно по-детски, виновато пожала плечами.
- Или я голоден, - осторожно целую её висок, а затем киваю на дверь, через которую не так давно вышла врач вместе со штативом капельницы, - это не заменит мне еду.
- Но сил придаст, - Кристина показывает кончик языка, а затем снова становится серьёзной юной леди, которая, кажется, способна ставить всех вокруг на колени одним только взглядом, - пойдём, я покажу тебе его, - дочь берёт меня за руку и ведёт к выходу. Моисей выскальзывает следом за нами бесшумной тенью, двигаясь почти незаметно и абсолютно тихо, что доставляет мне удовольствие – я горжусь своей работой. Из него бы вышел ассасин.
Мы идём вдоль широкого коридора, Кристина щелчком пальцем подзывает к себе нескольких охранников, но не останавливается ни на секунду, продолжая уверенно идти вперёд. Иной раз она не утруждает себя и словом обмолвиться в адрес членов клана или странствующих вампиров, что меня несколько огорчает, вероятно, я переусердствовал немного и слегка избаловал свою дочь. Но что поделать? Каждая ошибка – это опыт, из него складывается жизнь.
Вскоре мы начинаем спускаться в подвальные помещения и мой нос оказывается забит сплетением запахов: сырость, плесень, старая каменная кладка и тот самый аромат. Он буквально врезается в моё сознание, из-за чего я вынужден дышать нечасто, короткими вдохами через рот, ведь с каждым шагом всё сильнее желание рвануть вперед, найти того, кто так вкусно пахнет и разорвать его на части. Пить и купаться в его крови, вымазаться ей с ног до головы, чтобы потом слизывать с пальцев, наслаждаясь. Я слышу его голос, он звучит яростно и хрипло. Наверное, его тут долго продержали и, вполне вероятно, не кормили и не поили. Бедный парень – а хозяин голоса, без сомнения, молодой человек – даже не представляет, что происходит.
- Меня зовут Кристина, - стальным голосом исправляет дочь, зажигая свет в этом отсырелом подвале, и в тусклом свете я вижу мужчину – молодого, это заставляет меня победно улыбнуться – в джинсах и с мешком на голове. Вероятно, Кристина за моей спиной дала команду, потому как я не в состоянии даже пошевелиться, так что явно влажную тряпку с головы моего подарка снимают, словно срезают ленточку на дорогом автомобиле. Все мои мысли сейчас кричат в голос, что его просто необходимо попробовать. Инстинкты стараются взять верх над разумом, но в итоге получается что-то среднее: я сохраняю бесстрастное лицо, но тело у меня движется само по себе, подходя к парню, пока рот наполняется слюной.
- Тебе нравится? – голос дочери вырывает из оцепенения, и я неспешно поворачиваюсь к ней, сглатывая.
- О, да. Он восхитительный, - но пока отвечаю, мне думается, что сейчас слюна изо рта либо через край польётся, либо я просто захлебнусь. Голодный же, мне сложно думать; только представляю, сам того не желая, как поток горячей крови льётся по моему горлу, я с трудом сглатываю, проводя языком по клыку и нарочно разрезая плоть, чтобы напомнить самому себе о боли. Мне ведь девять сотен, а не каких-то пятьдесят. Не стану же я, как дикарь, набрасываться на своей бесценный подарок, чей запах так притягателен? За всю жизнь не встречал никого, кто пах бы хоть вполовину столь же волшебно и вкусно; убить этого мальчишку из-за несдержанности было бы огромной ошибкой.
- Я знала, что тебе понравится! – восторженно говорит Кристина, очевидно, безмерно гордая собой. – Его зовут Иисус, - добавляет она спустя секунду, чуть улыбаясь.
- Неужели? – я медленно поворачиваюсь к пленнику и в одну секунду оказываюсь рядом с ним. Провожу кончиками пальцев по его спутанным мокрым волосам, перебирая их, и медленно обхожу пленника со спины. – Здравствуй, Иисус, - вкрадчиво, гипнотически и нараспев, тяну я, - можно ведь просто Джес, верно? – не уверен, что мой подарок вовсе слышит мои слова, он слишком занят нецензурной бранью и градом вопросов. Кто, зачем, почему. Обычные вопросы для обычного человека. Не совсем обычного – его запах обволакивает и старательно пытается разрушить мой почти тысячелетний самоконтроль. Иисус пахнет яростью и страхом, смесью этих эмоций; я слышу, как бешено колотиться его слабое человеческое сердечко, разгоняя кровь, разогревая её. Внутри меня горит нетерпение, обжигает; я хищник, как и все вампиры, и как мне нравятся дерзость этого парня. Люблю сопротивление – жертва, которая готова ко всему это не так интересно, не слишком вкусно и куда менее увлекательно. Думаю, он уже успел понять куда и зачем попал, в конце концов, мир сверхъестественного больше не тайна для смертных. Я встаю за спиной Иисуса, вплетаю пальцы в его волосы и сжимаю, натягивая, вынуждая мужчину наклонить голову назад, врезавшись шеей в шипы на ошейнике. Испытываю садистское удовольствие, заглядывая в его испуганные глаза, и мои губы расплываются в улыбке, обнажая клыки – у пленника фиолетовая радужка. О, силы небесные, это самый необычный подарок, какой я когда-либо получал от Кристины. Этот парень великолепен, я почти рычу, когда наклоняюсь к его шее и слизываю струйку крови. Каюсь, не выдержал, но это того стоило – он божественен. Меня ведёт, на миг я впадаю в какую-то эйфорию. Начинаю чаще дышать, царапаю острыми зубами тонкую шею и с титаническим трудом заставляю себя чуть отстраниться.
- Ты мой вкусный подарок, - вкрадчиво шепчу я, - если будешь себя хорошо вести я, может быть, сниму ошейник, - резко выдыхаю и выпрямляюсь, глядя на пару вампиров у дверей, - вымойте его и оденьте, а то как с помойки подобрали, - укусить его прямо здесь кажется заманчивой перспективой, но слишком напоминает мне о бездомных, которые едят прямо с пола. Я подожду еще пару часов, чтобы потом полностью насладиться этим особенным подарком. И, пожалуй, выпью хотя бы донорской крови, которая наверняка найдется в холодильнике, иначе, боюсь я, милый юноша не проживет дольше нескольких минут после того, как мы с ним останемся наедине.
Мне все это напоминает сцену из плохого фильма с похищением, вот только я далеко не тот персонаж, который может представлять хоть какую-то ценность. Да, спасибо, мне лестно, что вы меня приняли за кого-то, кем я не являюсь, но будьте добры, отпустите меня. Отец, должно быть, с ума сходит. Сколько я просидел тут без сознания? Пару часов или пару суток? Собственно, я и сам уже с ума схожу. Отчаяние пробирает еще быстрее, когда ты даже не видишь, что происходит вокруг тебя. Но на место бесполезным глазам приходят другие органы, которые обостряются удивительно сильно. Шаги нескольких пар ног я слышу вот-вот уже очень близко к себе, но они никак не хотят стихать, лишь становятся громче метр за метром. Я пытаюсь сосчитать, сколько человек сейчас зайдет в это помещение, но эта идея терпит крах. Понятия не имею, какую цель сейчас преследую. Наверное, мне хочется знать хоть что-нибудь, потому что абсолютная неизвестность пугает. Я чувствую себя котенком, попавшимся в руки дворовым мальчишкам - ты не знаешь, что тебя ждет, но понимаешь, что ничего хорошего.
Успокойся, дыши ровно, - приказываю я себе, пытаясь восстановить сбивчивое дыхание. Меня еще не покидает мысль, что мне сейчас выдвинут требования, мол, давай два миллиона или мы вырежем твои чудесные глаза, при помощи которых, при умелом использовании, можно было бы сделать много всего неприятного. После мы посмеемся, и меня отпустят с миром домой. Я понимаю. Понимаю, что в любом случае вряд ли уже кто-то выпустит меня живым; понимаю, что даже если у моего отца не найдется денег на выкуп, проще будет пустить меня на органы, но мне больше нравится думать, что все это одно большое недоразумение и конец у этого всего будет счастливым. Если бы это действительно было фильмом, то конец просто обязан был бы быть счастливым.
А потом я слышу голос той дряни, которая и затащила меня сюда, и внутри вновь закипает ярость. Я не знаю, на кого злюсь больше: на друзей, которые не смогли спасти меня от этого всего, на посетителей клуба, которые приняли меня за очередного перебравшего подростка, или на своих похитителей. Рэйчел, как оказалось, зовут вовсе не Рэйчел, а Кристина. Я говорю, что мне плевать, как ее зовут. Говорю, что она все равно сука.
Разве теперь стоит отрицать, что я просто неудачник? Всю свою жизнь старался обходить места подобного рода досуга стороной, избегал случайных знакомств, а когда решил впервые поддаться судьбе, попался в лапы больной стерве.
Я жмурюсь, когда с моей головы стягивают мешок. Не знаю, сколько мои глаза не видели света, но теперь, кажется, он губительно действует на сетчатку. Мне хочется разглядеть помещение, разглядеть разговаривающих людей, но перед глазами навязчиво плывут круглые пятна. Но теперь хотя бы дышать легче, поэтому, сделав глубокий вдох, я пытаюсь спросить очень спокойно и миролюбиво:
- Что все это значит? Это шутка такая или что?
Мои друзья, конечно, те еще придурки, но я понимаю, что устроить такой розыгрыш они не могли. Тем не менее, мне все еще хочется надеяться на чудесное стечение обстоятельств, по которому все это - огромнейшее недоразумение. В конце концов, зачем я могу быть нужен кому-то? Денег у меня нет, органы, надеюсь, вдруг все резко стали больными и вообще несовместимыми ни с чьим более организмом. Зачем еще похищают людей? Информацией никакой секретной я не владею, да и раб из меня никакой. Единственное, что во мне может быть интересно - возможность менять настроение человека, но я всю жизнь свято верил, что не один такой, что многие люди так умеют. Так почему именно я?
- Мой отец военный. Отпустите меня, если не хотите, чтобы сюда вломился спец.отряд и поубивал вас всех к хуям собачьим, - цежу я сквозь зубы, щурясь и пытаясь рассмотреть мужчину, который стоит прямо напротив меня. Моя глаза постепенно привыкают к яркому свету, и первое, что я вижу - светлые волосы. Бледная кожа, налившиеся кровью белки и - о боже - клыки. Если бы в этот момент я мог пару раз ударить себя ладонью по лбу, то непременно сделал бы это. Ну что ж, все бывает в первый раз, но я подумать не мог, что встречу вампиров в таком положении. По крайней мере, в моей голове все понемногу встает на свои места. Мне выпала превеликая честь стать ужином, мать их.
- Нет-нет-нет, идите нахуй, я не вкусный, - мотаю головой, наивно полагая, что они поверят мне на слово и не станут меня пробовать. Теперь я понимаю, что умереть было бы слишком просто. Мне даже представить сложно, что сотни клыков вонзятся в меня до того, пока из моего тела не вытечет последняя капля крови. Мне тошно от того, что я абсолютно беспомощен сейчас. Если бы не скованные руки, я бы еще поборолся за свою жизнь, но теперь моя судьба предрешена. Тем не менее, мириться с ней я не собираюсь. Ума не приложу, что можно сделать, но вот так вот просто сдаться я не намерен. Если я не смогу избежать смерти, то хотя бы приложу все усилия для того, чтобы хоть как-нибудь омрачить их ужин.
Я не успеваю глазом моргнуть, как этот самый блондин оказывается невозможно близко ко мне. Полагаю, он тут самый главный. Ему, должно быть, и выпала честь распробовать меня перед тем, как я пойду по рукам всего немногочисленного клана.
- В пизду иди, клыкастый, - я стараюсь улыбнуться, сделать вид, что нихуя не боюсь, но выходит довольно скверно. Моя улыбка больше похожа на гримасу отвращения. Но мне и правда тошно, потому что он бессовестно трогает меня, рассматривает, будто я товар какой-то. Именно эта мысль вновь заводит меня, и я снова начинаю дергаться из стороны в сторону, стучать цепью наручников о трубу в надежде, что она хлипкая (труба или цепь?). Не выдержит, сломается, и мне удастся долбануть вампира по башке пару раз перед тем, как меня разорвут верные псы, караулящие у дверей, или, быть может, сама Кристина.
- Нельзя, - гаркаю я, пытаясь повернуть голову, чтобы еще раз взглянуть на мужчину, но шеей натыкаюсь на шипы и вздрагиваю всем телом. Я не люблю свое имя. Оно, конечно, крутое, ничего не скажешь, но люди косятся странно, когда узнают, что меня зовут как сына божьего (да и вообще я со своими патлами на него похож), поэтому чаще всего я использую именно это сокращение - Джес. Но сейчас мне, как маленькому ребенку, хочется делать и говорить как можно больше вещей ему наперекор, пусть они и идут вразрез с моими желаниями.
Он вплетает пальцы в мои волосы и сжимает их, натягивая. Мне больно, но корчусь я лишь на пару секунд. Перед тем, как откинуть голову назад, я вновь рисую на своем лице картинное безразличие, но он все равно знает правду. Как бы я не старался это скрыть, меня выдают глаза. Самая предательская часть тела. Зрачки расширяются, когда не надо, слезы текут, когда не надо, эмоции они передают очень точно... когда не надо. Я боюсь. Вампир видит это в них. Боюсь и одновременно ненавижу его всеми фибрами души.
Тело пробирает дрожь, когда он медленно наклоняется к шее и проводит языком по коже, слизывая кровь. Такая близость одновременно пугает и злит меня. Он царапает кожу острыми клыками, а меня всего пробирает приятная слабость. Все, что я могу - оправдываться тем, что любая подобная близость вызывает весьма понятную реакцию организма. От меня и моей ненависти тут мало что зависит.
- Ага, съешь вот это, - флегматично изрекаю, когда он отстраняется, и сплевываю на пол. - Старичок, тебя что, заморозили на пару веков? Спешу тебя огорчить, но в наше время никто не преподносит в подарок людей.
Мне не нужно смотреть на себя, чтобы видеть свой цвет. Я знаю наверняка, что сейчас это цвет ярости. Право, я готов расплакаться из-за того, что он не воспринимает меня всерьез. То есть, для вампира я на самом деле всего лишь своенравная игрушка. Это расплата. Так бессовестно мы распоряжались судьбами незнакомых нам людей, а теперь я получаю кармический удар обухом по голове. Потому что, разумеется, виноват больше всего.
Но я оказываюсь слишком умным, чтобы предпринимать попытки вырваться, когда с меня снимают ошейник и наручники. Представить страшно, сколько еще здесь вампиров, желающих попробовать человеческой крови. Его сторожевые псы грубо цепляют меня под руки и волокут вверх по лестнице, пока я пытаюсь рассмотреть место, в котором меня заточили. Не знаю зачем, но понимаю, что мне нужно запомнить все в мельчайших деталях, чтобы в случае чего наверняка узнать этот дом. Да, к моему удивлению, это оказывается обычным домом, а подняли меня, скорее всего, из подвала.
Мы минуем комнаты, в которых гудят разговоры. Кто-то смеется, кто-то стонет, но стоит нам пройти мимо, как в небольшую щель между дверью и стеной высовывается заинтересованное лицо. Они все облизываются, кровожадно улыбаются, обнажая клыки, а у меня от подобных картин дрожь идет по телу. Я пытаюсь сосчитать, сколько этих тварей уже желают меня укусить, пока мы идем до помещения, дверь в которое открыта нараспашку.
Признаться честно, меня удивляет, что тут вовсе нет гробов и черных восковых свечей. Всегда я именно так себе представлял логово вампиров - мрачное темное место, отделанное в викторианском стиле, с красными обоями и черными полами, но нет, это обычный дом, которых в нашем городе сотни. Страшно подумать, что по соседству с тобой может развернуться целое гнездо кровожадных тварей.
Меня раздевают небрежно, стаскивая за джинсами нижнее белье, и пихают в ванную. На вешалке для полотенец уже висит свежая одежда, на которую особого внимания я не обращаю. Все оно обращено в маленькое окно под потолком. На улице темно. Любой другой бы уже давно догадался, что, разумеется, сейчас ночь, вампиры же боятся света. Но я разочарованно вздыхаю, пока меня обдают горячей водой из душа. Мне хотелось разглядеть обстановку за стенами здания, чтобы хоть немного сориентироваться на местности, ведь если мне удастся сбежать, то нужно знать заранее, куда идти.
- Полегче, придурок, - мужчину, который выдергивает меня из ванной, перекрывая воду, и принимается натирать полотенцем, похоже, не особо волнует мой недовольный рык. Второй кидает мне одежду, в которую я спешу облачиться как можно более быстро. Голым чувствую себя еще беззащитнее.
- Надеюсь, ваш клыкастый друг нашел мне комнатку поприличнее? - в ответ я слышу лишь, как за спиной хрустят наручники, в которые меня вновь заковывают, чтобы, вероятно, пресечь все попытки совершить побег. Хотя, что там, я всего лишь человек, куда мне до орды сумрачных существ, каждое из которых сильнее меня раз в двадцать.
Да и надеялся я зря. Меня вновь волокут в подвал, где довольно агрессивно кидают на стул. По крайней мере, на тебя не надели ошейник, - хмыкаю я, опуская взгляд в пол.
- Слышь, - я не узнаю свой голос. Он слишком.. слабый? Хриплый? Тем не менее, звучит от этого не менее грозно. Ну, я так считаю. - Если ты не убьешь меня сейчас, то я разделаю тебя на кусочки и скормлю этой шлюхе Кристине.
Не представляю, каким образом можно это сделать, когда тебе не удается даже руку поднять, но это абсолютная правда. Не знаю, получится ли провернуть подобное вообще, но сейчас я хочу этого больше всего.
Очевидно, мой юный подарок предполагал, что является сейчас блюдом со шведского стола, но это очень далеко от истины. На него будут смотреть, облизываться, может быть, мечтать, но никто и близко не подойдёт к Иисусу без моего на то великодушного дозволения. А я давать его не собирался, потому что он не тарелка салата с общего стола, а мой изысканный деликатес, мой и только мой. Я никогда не любил делиться тем, что принадлежит мне. Собственник до мозга костей. Если этот милый мальчик пойдет по кругу среди клана, то перестанет представлять для меня какой-либо интерес – мне не нужна шлюха, какой бы вкусной она не была. Мысль же о том, что Иисус здесь только для меня и его жизнь полностью зависит от моих прихотей, заставляла приятно ежиться. Я не хочу ни с кем делиться тем, что полностью принадлежит мне; даже с Кристиной или Моисеем. Мог бы, разумеется, но не имею никакого желания делать это о чем дети, разумеется, осведомлены. Я не удивлюсь, если максимум, что позволила себе моя маленькая леди, так это уколоть палец Иисуса и слизнуть капельку крови. Представляю, как она смаковала, раскатывая языком жизненно необходимую влагу, невероятно вкусную, испытывала экзальтацию. И сам снова могу ощутить на кончике языка вкус Иисуса, отчего причмокиваю губами, прикрывая глаза. Он великолепен настолько, насколько вообще может быть великолепен человек. Если истинный Бог действительно существует – а в этом я начал сомневаться, когда Минерва дала мне нового бога, себя саму – то мой юный пленник, наверняка, был сотворен им лично. Он настолько идеален, что кажется произведением искусства; последним творением природы, совершенным в своём несовершенстве, скованный рамками человеческой натуры. А я люблю всё редкое и необычное. В отличие от большинства смертных, которые могут оценить красивую картину известного художника (как сейчас говорят – распиаренную, потому как я лично не вижу ничего стоящего в Моне Лизе), но при этом они не в состоянии восторженно рассматривать краски предзакатного неба, или затаив дыхание наблюдать за восходом красной луны. В поисках редкого люди совершенно забывают о том обычном великолепии, которое окружает их каждый день. Непростительная ошибка – нельзя считать себя ценителем, если ценить только редкости, забывая о простых вещах.
- Возможно, - соглашаюсь я со словами Иисуса, - но твоё мнение меня не интересует, - пожимаю плечами, делая это почти незаметно, и не открывая глаз. Лишь через миг приподнимаю веки, чтобы посмотреть за тем, как мой бесценный подарок уводят, а он даже не пытается сопротивляться. Я разочарованно выдыхаю, отчасти теряя к нему былой интерес; толика восторга испарилась. Кажется, переоценил этого юношу. Вероятно, тело его особенное, возможно, единственное в своём роде, но душа, разум, обыкновенен, если он так быстро смирился со своей участью. Делаю еще один вдох, проводя языком по клыку и снова прикрывая глаза. Это уже не так интересно, как представлялось в самом начале – жертва, потерявшая желание бороться и жить, не столь желанна. И дело в большой степени во вкусе крови, нежели в удовольствии, которое получаешь в процессе игры в кошку и мышку. Мясное рагу, к примеру, вкуснее всего, когда его только-только сняли с огня. После остывания оно теряет первоначальный вкус, даже если его разогреть. Жаль, у меня была игрушка, которая казалась интересной и внутренне, но на деле он просто еще один, может быть, чуть более необычный.
- Мне нужны мои клинки, - я задумчиво постукиваю кончиками пальцев по подбородку, медленно, лениво, поворачиваясь к Кристине и флегматично глядя на неё. Чувствую себя голым сейчас, без кожаных браслетов на руках, удерживающих тонкие металлические полости с механизмами выдвижения клинков. – И переодеться, - спустя миг добавляю я, думая, что если пленник увидит крепления, то почует неладное. Скорее всего, это вновь разожжёт в нём тягу к жизни. Искусственным путем. Не люблю суррогаты в любом их виде или проявлении.
- Джереми проводит тебя, - Кристина кивает, а затем поворачивается к вампиру и подаёт сигнал. Я иду следом за ним, а Моисей, как всегда, следует за мной бесшумной тенью, стараясь быть как можно более незаметным. Иной раз мне даже удаётся позабыть – рыцарь рядом практически всегда, двадцать четыре часа в сутки почти без перерыва.
Мы поднимаемся на третий этаж огромного дома, я захожу в приготовленную для меня комнату и мои губы трогает лёгкая улыбка – Кристина, как и всегда, великолепна. Она точно знает, что мне нравится, что я люблю. Помещение достаточно большое, в нём царит приятный полумрак. На полу огромный ковер, окна плотно завешены тяжелыми шторами – думаю, они из бархата. Всё несколько проще, чем можно себе представить при словах «покои короля», но я не люблю излишества. Если бы не перевоспитание Матери, то, боюсь, я бы предпочитал одеваться в сандалии и льняные штаны, а так же спать на скамье в небольшой келье, кладя руки под голову.
Пока я выбираю себе рубашку, придирчиво оглядывая содержимое шкафа, мне приносят несколько пакетов донорской крови, один из них выливают в бокал, после чего уходят.
- Джереми, - тихо зову я, доставая черную атласную рубашку, - будь так любезен, принеси в подвал удобный стул, столик и пару пакетов крови, пожалуйста, - вежливо прошу, наблюдая в зеркало за тем, как вампир кивает и уходит. Да, я именно прошу его. Начать раскидываться приказами я еще успею, нет ничего плохого в том, что бы быть любезным с теми, кто служит тебе и кому, разумеется, служишь ты сам. Всё в мире существует в хрупком равновесии. Я считаю, что справедливо и честно быть воспитанным и добрым с теми, кто выполняет приказы.
- Моисей, - я отхожу от зеркала и закатываю рукава рубашки, кивком указывая на оружие, лежащее на постели. Рыцарь, безо всяких эмоций, берет один из широких браслетов и начинает пристегивать к моей левой кисти. Боюсь, я еще полностью не отошел ото сна и не смогу достаточно крепко застегнуть ремни. Мелкая моторика мне временно не доступна. Пока Моисей занят делом, я в один глоток выпиваю содержимое бокала и снова его наполняю, облизывая губы. Теперь мне намного легче, но жажда не полностью отступает назад, а становится лишь едким напоминанием о крайне вкусном десерте, лишь после того, как последний пакет оказывается опустошен. К этому моменту и второй браслет оказывается крепко пристегнут к моей руке. Я делаю пробное резкое движение, клинки, с металлическим лязгом, мгновенно выдвигаются; несколько секунд внимательно рассматриваю острое лезвие, после чего касаюсь кончиками пальцев скрытых кнопок и оружие вновь скрывается в корпусе.
- Идём, - бесстрастно говорю, направляясь к двери и одновременно опуская рукава рубашки. Предвкушение наполняет меня, заставляя нутро приятно подрагивать.
К подвалу я подхожу быстрым шагом, но спускаюсь не спеша, словно ленивый кот. Слышу тихий смех Джереми и запах ярости Иисуса, который по новой бьёт в ноздри, раздразнивая меня. Я, вероятно, погорячился, решив, что пленник растерял вкус к жизни и передумал сопротивляться. Это радует, и я осторожно улыбаюсь, но решаю оставить происходящее без комментариев. Медленно подхожу к креслу и вальяжно устраиваюсь в нём, кладя ногу на ногу и созерцая Иисуса. Подарок переодели в чистые светлые джинсы и бардовую рубашку из атласа. Ему идёт, хотя он выглядит как-то нелепо в этом. Словно оказавшийся на балу бедняк. Я когда-то точно так же смотрелся среди богатого убранства дома Минервы – грязный и молчаливый убийца, способный питаться крысами и мышами, даже не зажаривая их, внезапно переодетый в дорогие одежды богатого лорда.
- Спасибо, - я благодарно киваю вампирам, которые после этого уходят. Теперь мы тут втроем: я, бесценный дар Кристины и Моисей. Делаю медленный вдох, веселым взглядом рассматривая Иисуса. – Не волнуйся, тебе никто не причинит вреда. Кроме меня, - я чуть улыбаюсь, затем глядя на Моисея, - пристегни его к трубе, - кивком головы указывая на стену, в метре от которой нахожусь. Рыцарь даже не двигается, не спеша выполнять просьбу, - Моисей, - строго добавляю я, придавая взгляду жесткость – неужели он беспокоится, что этот смертный пленник может причинить мне какой-либо вред?.. Если только заговорит насмерть, или неожиданно окажется, что его глаза имеют свойство убивать, в чем я сомневаюсь. Спустя секунду ожидания, рыцарь наконец-то включается и отстёгивает Иисуса, грубым резким движением толкая ближе ко мне и к стене. Я недовольно оскаливаюсь, рычу, и Моисей добавляет в свои жесты больше ласки – не хочу, чтобы мою игрушку портили. Это моя игрушка, в конце концов. Пока рыцарь пристегивает пленника к трубе, я наполняю бокал кровью из пакета, перемешиваю её и делаю небольшой глоток, одновременно протягивая вторую руку, чтобы Моисей вложил в неё ключи. Как только ребристая сталь холодит кожу ладони, я киваю вампиру на выход, и он сию же секунду поднимается по лестнице, скрываясь за дверью.
Медленный выдох. Я кладу руку, согнутую в локте, на стол и мотаю кистью, из-за чего ключи, зажатые между пальцев, сталкиваются и звенят.
- Ты знаешь, что вампиры до крайности верные и преданные существа? – сдержанно интересуюсь я, приподнимая одну бровь. – Из-за этого всегда считалось выгодным заключать союзы именно с нами – мы всегда держим свои обещания, - добавляю, делая глоток из бокала, а затем снова звеню ключами, - если дотянешься до ключей и заберешь их, то я отпущу тебя. Слово вампира, - я осторожно улыбаюсь, внимательно наблюдая за пленником. В его глазах горит очаровательная ярость, понимание того, что шанс невелик, но вместе с тем безумная жажда жить.
До Иисуса довольно быстро доходит, что оторваться от трубы он сможет только оставив там собственные руки, так что спустя некоторое время сползает на пол и старается ногой дотянуться до ключей. Я без эмоций наблюдаю за ним, но мысленно тихо смеюсь – знаю, что у него ничего не получится, ему не хватит буквально миллиметров. И он это, держу пари, так же понимает, но всё равно пытается снова и снова, высовывая язык от усердия и тяжело дыша. Такова природа каждого живого существа – цепляться за шансы, искать выход, даже когда понятно, что никого выхода нет. Пленник очень красивый, эта мысль на секунду меня поражает. Не то, чтобы я не спал с мужчинами (раньше – никогда, но когда возраст переваливает за пять сотен, то ты начинаешь искать для себя новых ощущений), просто они скорее привлекали меня как некое временное увлечение, способ развеять тоску. И, разумеется, содержать именно их как игрушку было куда увлекательнее, чем женщин – они слишком быстро мирились со своим положением и переставали привлекать непокорностью.
- Жаль, - констатирую я, покачивая головой, после чего оставляю бокал на столе и одним резким движением выкидываю клинок, делаю быстрый небольшой надрез на икре пленника, отбрасывая ключи куда-то назад. Плевать. Если понадобиться, цепи разорву голыми руками – замки здесь всего лишь формальность. Я делаю медленный вдох и облизываю лезвие, не оставляю на нём и каплю бесценной крови Иисуса. Клыки больно врезаются в мои губы, а все желания сводятся к тому, чтобы накинуться на пленника сейчас и выпить его до последней капли, но я подавляю этот звериный порыв. Люблю растягивать удовольствие, сейчас оно кажется тягучим и обжигающим. Его слишком мало, хочется еще. Но ожидание чрезвычайно приятно.
- Волшебно, - я довольно облизываюсь, поднимаясь с кресла. Не знаю, что буду делать сейчас, но точно знаю, что не стану убивать милого юношу. По крайней мере, сразу, не наигравшись с ним вдоволь. – Иисус, знаешь, как меня зовут? – равнодушно спрашиваю я, наклоняя голову на бок и медленно обходя пленника. Наверняка, ему любопытно. Мне было бы любопытно узнать имя моего потенциального убийцы.
За завтраком отец шумно перелистывает газету и многозначительно поднимает бровь. Он тянет слова с высокомерием и небрежностью, пару раз делает вид, будто плюет куда-то в сторону, а затем цепляет глазами другой заголовок и начинает по новой. Сколько противных тварей повылезало в последнее время, - его голос, как обычно, сохраняет титаническое спокойствие, но я вижу, что он раздражен. Для этого мне не приходится даже смотреть на него, я просто чувствую, что в воздухе виснет невыносимое напряжение. Мне невдомек, кого он имеет в виду, потому что все, кто ходит по "священной" земле - его земле - Ирландии и при этом хоть как-то отклоняется от нормы - твари для него. Гомосексуалисты, мигранты, мусульмане - все ему одинаково противны. С недавних пор список пополнила еще и нежить, которая почему-то вставала в один ряд с подростками, грезящими о переезде в штаты. Я могу лишь прятать глаза, доедая медовые хлопья, надеясь, что если он не увидит их, то не узнает печальную правду о своем единственном сыне - он тварь даже больше, чем все остальные вместе взятые.
Но, разумеется, он никогда не узнает, я же не настолько глуп. Отец велит мне быть осторожным, но тогда я не понимаю, что он подразумевает, предостерегая меня от, разумеется, серьезной, но призрачной угрозы. Я никогда не отличался особым легкомыслием, в любой ситуации умел беспристрастно взвешивать все факторы перед принятием какого-либо решения, шумных людей старался обходить стороной, в конфликты так же не влезал; то есть я на полном серьезе мог быть до ужаса осторожным и изо дня в день раздражал друзей, удерживая их от поступков разной степени безумства. Я добрый малый, пацифист, мое оружие - теплая улыбка, что вообще может произойти с таким парнем? А произойти может то, о чем в газетах не напишут. Судьба однажды сыграет злую шутку, и твой мягкий нрав восстанет против тебя. Вот тогда ты реально окажешься в дерьме. Но мое дерьмо Мураками в больном сне не снилось. Мой отец с детства учит меня тому, что выход есть из любой ситуации. Мне нужно лишь включить мозги, чтобы придумать нечто, что поможет мне хотя бы из оков выбраться.
Когда я закрываю глаза, в моей голове сам собой рисуется довольно красочный сюжет. История о великолепном освобождении, в конце которого этому нахальному блондину поочередно отрубают пальцы. Не знаю, может ли тот, кто однажды умер, чувствовать что-либо, но это он запомнит надолго. Если останется живым, само собой. Мистер Энгер прекрасен в своем хладнокровии, как, впрочем, всегда. Его заряженный кольт готов выпустить первую пулю, которая, к счастью, будет далеко не последней. Он не успокоится, пока этих тварей не занесут в красную книгу. Мысль о героическом подвиге бывшего военного, который непременно вознесет его в глазах горожан, не дает мне покоя.
Я удовлетворенно улыбаюсь, игнорируя своего похитителя (формально, наверное, меня похитил вовсе не он, но какая к черту разница? они все тут под копирку ебанутые и все виноваты в происходящем). Не могу сказать, что меня радует перспектива быть спасенным папой, но не огорчает уж точно. Просто, полагаю, это было бы очень убого встретить его вот так, поэтому я, наверное, предпочту томиться в заключении, строя коварные планы побега и мести, нежели позволю отцу увидеть меня таким беспомощным. В конце концов, он ведь воспитал во мне силу духа... я думаю. Я не могу смириться со своей судьбой, только не сейчас.
- А ты крутой парень, да? - я хмыкаю, сдувая со лба прядь волос. Этот вопрос риторический и задан с целью раззадорить вампира, потому что ответ мне и без того ясен. Как бы он не пытался доказать, насколько его яйца стальные, для меня блондин останется тем, кто испугался молодого обессиленного парня. - Сколько тебе лет? Пятьсот, шестьсот? Без разницы, в общем-то, ты старше меня на хуй-знает-сколько-сот и, понятное дело, превосходишь по многим физическим параметрам, если конечно то, что я слышал о клыкастых правда. Тем не менее, я до сих пор прикован. Мне нравится, что ты меня боишься, - мне понравится, если ты решишь, что я правда так считаю. Меня в принципе бояться невозможно хотя бы потому, что я выгляжу слишком безобидно. Подобные выпады весьма глупы, но это защитная реакция. Когда в ход не могут пойти кулаки, пусть идут слова. Но разве могут его задеть мои слова? Ох, непременно буду на это надеяться.
Я знаю, что он делает. То же, что и остальные хищники (о, а хищник он всенепременно). Когда ты играешь со своей добычей перед тем как привести в действие смертный приговор, удовольствие от ее поимки растет неимоверно сильно. Любая кошка замучает наивную мышь до смерти, прежде чем съест ее. А она, наивная, еще надеется на чудесное спасение. Я обманываю себя, когда решаю, что умнее какой-то там мыши, ведь я точно так же собираюсь ухватиться за любой шанс удрать. И я обманываю себя, когда говорю, что не поддамся на его уловки, потому что в следующую секунду кидаюсь вперед. Для меня не существует наручников, он совсем близко, и я верю, что дотянусь, смогу повалить его на пол и вцепиться зубами в кадык. Но меня тянет назад, когда остается меньше метра. Я падаю, ударяясь спиной о трубу, и мое лицо поражает гримаса боли. Мне не хочется забавлять вампира, но против своей воли я вновь пытаюсь дотянуться до него, на этот раз ногой. Не знаю, какой цели придерживаюсь. Выбить ключи из рук или пнуть его по бледной роже было бы одинаково приятно. В попытках хотя бы коснуться этого пидора сползаю на пол, не обращая внимания на холодную сталь, больно врезающуюся в кожу на запястьях.
- Ах ты ж... тварь, - кажется, из моей груди вырывается разочарованный стон. Я не оставляю попыток даже тогда, когда точно понимаю, что ничего путного из этого не выйдет. Понятия не имею, чего ожидаю. Наверное, надеюсь, что у меня вдруг получится вырвать трубу из стены, но это, разумеется, слишком нереально. Я, конечно, не самый хилый парень, но это сродни попыткам одному сдвинуть самосвал. - Лучше тебе сожрать эти ключи, - мое дыхание тяжелеет, а глаза закрываются - слишком больно смотреть на яркий свет. Мне безумно хочется заснуть или выпить хотя бы пару глотков абсолютно любой жидкости, но, вместе с тем, я ясно понимаю, что мне не светит ни то ни другое. - Потому что если я друг выберусь, то отрежу тебе яйца... если они, конечно же, есть вообще, в чем я сомневаюсь. Но могу свято пообещать, что от тебя мокрого места не останется.
Меня бросает в жар, стоит почувствовать резкую боль где-то в районе икры. Я не сразу понимаю, что происходит, до меня доходит лишь тогда, когда я вижу, как вампир слизывает кровь с лезвия. Мою кровь. Я ловлю себя на мысли, что это начало конца, стоит увидеть его довольную морду. Либо меня сейчас выпьют до последней капли, либо в рану попадет грязь. А заразы тут, я уверен, предостаточно. Сколько людей побывало в этом подвале? И кто-то из них наверняка болел СПИДом, это просто статистика. Я отчетливо понимаю, что совсем скоро распрощаюсь с жизнью, но все, что меня теперь волнует - возможность подцепить ВИЧ-инфекцию. Я был не самым прилежным учеником, но знаю, что подобная дрянь долго не живет вне организма. Тем не менее, это ни капли не мешает мне об этом думать. По крайней мере, меня теперь отвлекают не_радужные размышления о том, как предстоит строить своей образ жизни, чередуя работу с бесконечными зависаниями в больницах. Даже не знаю, что вообще хуже. В конечно итоге исход будет один и тот же, но мне даже представить страшно, какая из смертей будет мучительней.
- Ты тупой или притворяешься? - я лениво растягиваю слова, картинно вздыхая. Неужели он думает, что кто-то так радушно мне его представил? - Нет, не знаю. И мне как-то немного... как бы это сказать... похуй на самом деле, - пожимаю плечами, поджимая губы. Ну, то есть разве мне действительно должно быть интересно? Я открываю глаза, наблюдая за блондином. Мне хочется плюнуть в него, я даже уверен, что попаду ему в лицо, если постараюсь, но у меня во рту слишком сухо. - А, кстати, чтоб ты знал, сейчас я показываю тебе фак.
Я лишь флегматично пожимаю плечами, чуть усмехаясь; кривя губы в лёгкой издевке над глупым, но, как оказалось, весьма дерзким человеком. Простой смертный так живо тарахтит, словно это не его собственное сердце отбивает барабанную дробь в грудной клетке. Глупый мальчик, ты думаешь, что я не чувствую твой страх?.. Вдыхаю полной грудью, жадно ловя запахи его кожи, скрытой под ней живительной красной влагой, с легким вкусом страха и, что гораздо важнее, ярости, дикой обжигающей ярости. Её, обычно, быстро теряют. Никто не злится в таких условиях, только боятся, стремятся выбраться. А мой милый гость в одночасье разрывает привычный для меня уклад вещей, заставляя всё внутри гореть из-за смеси ярости и жажды. Никто из людей не поймет этого – как разжигает изнутри попытка добычи сражаться и столь отчаянное желание вырваться, задеть охотника. Нет, я совершенно точно не собираюсь его убивать. Следовало бы заткнуть его рот, именно это бы сейчас сказал ему Моисей – посоветовал бы закрыть пасть, но мне слишком нравятся дерзкие слова Иисуса, нелепые попытки меня оскорбить. Это так…мило! И этот грозный взгляд исподлобья, сурово сдвинутые брови и подлетевшая вверх прядка спутанных волос. Он выглядит настолько беспомощно и одновременно дерзко, что мне на миг кажется, будто я снова ожил. Что-то приятно будоражит мою кровь, нечто совершенно человеческое и давно позабытое. Наверное, если здраво рассуждать, стоит подняться и убить юношу, но я просто не могу себе это позволить. Так и сижу, в упор глядя на него с легкой издевкой в глазах.
- Возможно, - загадочно соглашаюсь я, кончиками пальцев проводя по отполированной до блеска поверхности стола, задевая ногтями несуществующие трещинки из-за старины и скидывая воображаемые пылинки. Не знаю точного значения слова «крутой», а потому делаю в уме пометку: «спросить точное определение у дочери». Может быть, это значит смелый. Или сильный? Бесстрашный – синоним глупости, это оно? Но я не собираюсь уточнять у этого юноши, хотя, признаюсь, было бы забавно наблюдать за тем, как он громогласно хохочет – словно бы победил в битве умов! – над старым, кхе-кхе, дряхлым вампиром. Похоже на мои жертвы, на тех, кого я убивал. Один священник думал, что победил, когда избежал смертельного удара в сердце, но он не знал всей правды – клинок ядовит. Неужели он решил, что сумел перехитрить убийцу из тени?.. А я стоял над ним и смотрел, как он умирает, медленно и мучительно, не испытывая ничего, кроме слепого удовлетворения. Кажется, мне с рождения было писано стать тем, кто приносит смерть: ассасином в прошлой жизни и вампиром в этой.
- Я видел, как из пепла восстают государства и затем в пепле же погибают, - вкрадчиво произношу я, нарочито медленно растягивая слова и продолжая стряхивать эфемерные пылинки с идеально чистой поверхности столика, слегка корябая его ногтями, - миры появлялись и исчезали без следа, а я просто смотрел. Достаточно точное определение моего возраста? – я наклоняю голову на бок, весело глядя на Иисуса. Всё же, это имя ему, мне кажется, идеально подходит. – Или твой человеческий разум способен вообразить только точные цифры, мышонок? Я слышу твоё дыхание и сердцебиение даже отсюда, - сжав руку в кулак, я быстро постукиваю костяшками по столу, в точности повторяя неровные удары сердца Иисуса, сбивчивый бой, при этом не свожу пристального насмешливого взгляда с этого юноши, раззадоренного яростью и страхом. Уверен, он чувствует себя жертвой, понимает, что является добычей и не желает с этим мириться. Может быть, даже ощущает угрозу, от меня исходящую? Как в документальных фильмах о животных, в которых всяческие антилопы инстинктивно обходят стороной потенциально опасных хищников. Как жаль, что моя антилопа не может сбежать. Ай-ай, бедный смертный человечек, такой хрупкий, такой зависимый.
- О, да, - я согласно киваю головой, - я прямо дрож-ж-ж-жу от ужаса, - легко передёргиваю плечами, словно накатил порыв ледяного зимнего ветра, - бр-р-р! Боюсь твоих мягких черт лица. Устрашающей щетины. Опасных длинных волос. И твои глаза – ох, ну это совсем кошмар, - я впервые широко улыбаюсь ему, откровенно издеваясь, и одновременно пытаюсь понять по внешнему виду этого парня его характер. Кажется, он добрый, мягкий. Может быть, податливый, но вместе с тем непокорный. Очевидно, мало заботящийся о собственном внешнем виде. Во всяком случае, малышка Кристина сказала, что этот юноша был очень забавен и мил, а такая характеристика от моей строгой дочери это крайне весомый комплимент. И всё же – какой он на самом деле?.. Интересно, пантера бы захотела поближе узнать антилопу, перед тем, как убить её и съесть? Уверен, что нет. Но я, к счастью, не пантера. И съедать сразу моего милого гостя не собираюсь. Надо будет перевести его в комнату получше, чем этот затхлый подвал. Негоже держать в таком месте столь изысканный деликатес и, без сомнения, великолепную игрушку.
В ноздри неожиданно ударяет резкий запах крови, и я недовольно дергаюсь вперед.
- Аккуратнее с собой, - рыча и шипя, я оскаливаюсь и обнажаю клыки, предупреждая. Никто кроме меня не смеет причинять ему вред. Даже он сам. Иисус себе не хозяин – я его хозяин, господин и Господь Бог. Хочу, чтобы он подчинялся беспрекословно, следовал каждому слову раболепно глядя на меня снизу вверх, но вместе с тем, чтобы он продолжать дерзить и дёргаться. В этом вся суть, во всём этом – борьба. Когда победа будет моей, когда Иисус проиграет это сражение и покорно опустит плечи – я убью его. Никто не держался дольше недели. Интересно, насколько хватит этого бойкого мальчишки?
Сгибаю пальцы и нажимаю на кнопку, убирающую лезвие, делая шаг к Иисусу, и удивленно поднимаю брови.
- Думаешь, мог бы со мной справиться, мой глупый мышонок? – шепотом любопытствую я, выразительно округляя глаза – серьезно? Собирается устроить неравный поединок? Мне не в тягость, пусть попробует. Измученный жаждой и голодом, он собрался одержать верх над вампиром. Даже куда более опытные бойцы сложили свои головы в попытках убить детей ночи. А в итоге нас добивает какое-то проклятие.
- Неужели? – заинтересованно спрашиваю я, после чего моментально оказываюсь по левое плечо Иисуса. Голова слегка кружится, то ли от его одуряющего запаха, то ли от того, что моё тело еще не привыкло к таким скоростям. Всё-таки, последние пять лет я вовсе не двигался. – Давай-ка посмотрим? – я небрежным резким движением наклоняю Иисуса, одной рукой удерживая его за плечо, а другой хватаясь за запястья игрушки и больно их выгибая. Надеюсь, не сломаю. Мальчишка шипит и дёргается, стремясь вырваться, а я сильнее сжимаю пальцы, рискуя сломать или вывихнуть его плечо. Наверняка, после такого останутся синяки и я просто млею от мысли о том, что это будет первой меткой юноши. Одной из многих тысяч таких по всему телу этого бесценного подарка. И по-прежнему опасно выворачиваю его запястья и царапаю нежную кожу о холодную сталь оков, пытаясь увидеть неприличный жест, с которым, к счастью, знаком.
- Где же? – я сильнее выворачиваю руки, требовательно спрашивая его, лишь потом замечая оттопыренный палец. – Какая прелесть. Интересно, что будет, если его сломать? – хватаюсь пальцами за его руку и сгибаю ее в кулак, сжимая до хруста в костях, но не ломая их, и вдыхаю запах Иисуса. Такой близкий. Клацаю зубами где-то возле его уха и только потом отпускаю, довольно проводя по волосам пленника, взъерошивая их, словно хвалю дитя неразумное за сказанную правду о разбитой чашке.
- Хочешь пить? – это должен был быть вопрос, но звучит как утверждение. Но я, конечно, не собираюсь давать ему обычную воду. Я дам ему свою кровь, как и всегда это делаю. Резким движением руки выдвигаю клинок и делаю надрез на собственном запястье, после чего наполняю бокал и возвращаюсь к Иисусу. – Это единственная вода здесь, другой нет, - я демонстрирую хрустальную тару с багровой жидкостью внутри, - ты умрешь от обезвоживания, если не выпьешь, - приподнимая брови, я протягиваю бокал своей крови, - поверь мне, это куда менее приятно, чем смерть от потери крови, - я довольно улыбаюсь, дразня Ииуса живительной влагой. Да, кровь вампира, но всё же - это какая-никакая вода.
Вы здесь » DEATHLESS: the dead are back for life; » good omens. » сингулярность; [17.03.2015]